Неточные совпадения
Хотя час был ранний, в общем зале трактирчика расположились три человека. У
окна сидел угольщик, обладатель пьяных усов, уже замеченных нами; между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались два рыбака. Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым, скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду. На
грязном полу лежал солнечный переплет
окна.
Они подошли к дому; то был действительно трактир Меннерса. В раскрытом
окне, на столе, виднелась бутылка; возле нее чья-то
грязная рука доила полуседой ус.
Это была клетушка до того маленькая, что даже почти не под рост Свидригайлову, в одно
окно; постель очень
грязная, простой крашеный стол и стул занимали почти все пространство.
Соскуча глядеть из
окна на
грязный переулок, я пошел бродить по всем комнатам.
Утром, выпив кофе, он стоял у
окна, точно на краю глубокой ямы, созерцая быстрое движение теней облаков и мутных пятен солнца по стенам домов, по мостовой площади. Там, внизу, как бы подчиняясь игре света и тени, суетливо бегали коротенькие люди, сверху они казались почти кубическими, приплюснутыми к земле, плотно покрытой
грязным камнем.
Сидели в большой полутемной комнате, против ее трех
окон возвышалась серая стена, тоже изрезанная
окнами. По
грязным стеклам, по балконам и железной лестнице, которая изломанной линией поднималась на крышу, ясно было, что это
окна кухонь. В одном углу комнаты рояль, над ним черная картина с двумя желтыми пятнами, одно изображало щеку и солидный, толстый нос, другое — открытую ладонь. Другой угол занят был тяжелым, черным буфетом с инкрустацией перламутром, буфет похож на соединение пяти гробов.
Она встала, выпрямилась, глядя в
окно, на облака цвета
грязного льда, а Самгин сердито сказал...
Когда Клим вышел в столовую, он увидал мать, она безуспешно пыталась открыть
окно, а среди комнаты стоял бедно одетый человек, в
грязных и длинных, до колен, сапогах, стоял он закинув голову, открыв рот, и сыпал на язык, высунутый, выгнутый лодочкой, белый порошок из бумажки.
Его посадили в
грязную камеру с покатыми нарами для троих, со сводчатым потолком и недосягаемо высоким окошком; стекло в
окне было разбито, и сквозь железную решетку втекал воздух марта, был виден очень синий кусок неба.
Кутузов, задернув драпировку, снова явился в зеркале, большой, белый, с лицом очень строгим и печальным. Провел обеими руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже подошел к незавешенному
окну. Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на
грязной, сырой стене.
Нехлюдов слушал и вместе с тем оглядывал и низкую койку с соломенным тюфяком, и
окно с толстой железной решеткой, и
грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и ему всё становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы было правда то, что рассказывал этот добродушный человек, — так было ужасно думать, что могли люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место.
Пухлый приказчик в рубахе за стойкой и бывшие когда-то белыми половые, за отсутствием посетителей сидевшие у столов, с любопытством оглядели непривычного гостя и предложили свои услуги. Нехлюдов спросил сельтерской воды и сел подальше от
окна к маленькому столику с
грязной скатертью.
В третьем, четвертом часу усталое вставанье с
грязной постели, зельтерская вода с перепоя, кофе, ленивое шлянье по комнатам в пенюарах, кофтах, халатах, смотренье из-за занавесок в
окна, вялые перебранки друг с другом; потом обмывание, обмазывание, душение тела, волос, примериванье платьев, споры из-за них с хозяйкой, рассматриванье себя в зеркало, подкрашивание лица, бровей, сладкая, жирная пища; потом одеванье в яркое шелковое обнажающее тело платье; потом выход в разукрашенную ярко-освещенную залу, приезд гостей, музыка, танцы, конфеты, вино, куренье и прелюбодеяния с молодыми, средними, полудетьми и разрушающимися стариками, холостыми, женатыми, купцами, приказчиками, армянами, евреями, татарами, богатыми, бедными, здоровыми, больными, пьяными, трезвыми, грубыми, нежными, военными, штатскими, студентами, гимназистами — всех возможных сословий, возрастов и характеров.
Митя встал и подошел к
окну. Дождь так и сек в маленькие зеленоватые стекла окошек. Виднелась прямо под
окном грязная дорога, а там дальше, в дождливой мгле, черные, бедные, неприглядные ряды изб, еще более, казалось, почерневших и победневших от дождя. Митя вспомнил про «Феба златокудрого» и как он хотел застрелиться с первым лучом его. «Пожалуй, в такое утро было бы и лучше», — усмехнулся он и вдруг, махнув сверху вниз рукой, повернулся к «истязателям...
Наконец он разыскал в Озерной улице дом мещанки Калмыковой, ветхий домишко, перекосившийся, всего в три
окна на улицу, с
грязным двором, посреди которого уединенно стояла корова.
Я отворил
окно — день уж начался, утренний ветер подымался; я попросил у унтера воды и выпил целую кружку. О сне не было и в помышлении. Впрочем, и лечь было некуда: кроме
грязных кожаных стульев и одного кресла, в канцелярии находился только большой стол, заваленный бумагами, и в углу маленький стол, еще более заваленный бумагами. Скудный ночник не мог освещать комнату, а делал колеблющееся пятно света на потолке, бледневшее больше и больше от рассвета.
Самым страшным был выходящий с Грачевки на Цветной бульвар Малый Колосов переулок, сплошь занятый полтинными, последнего разбора публичными домами. Подъезды этих заведений, выходящие на улицу, освещались обязательным красным фонарем, а в глухих дворах ютились самые
грязные тайные притоны проституции, где никаких фонарей не полагалось и где
окна завешивались изнутри.
Я, конечно, был очень рад сделать это для Глеба Ивановича, и мы в восьмом часу вечера (это было в октябре) подъехали к Солянке. Оставив извозчика, пешком пошли по
грязной площади, окутанной осенним туманом, сквозь который мерцали тусклые
окна трактиров и фонарики торговок-обжорок. Мы остановились на минутку около торговок, к которым подбегали полураздетые оборванцы, покупали зловонную пищу, причем непременно ругались из-за копейки или куска прибавки, и, съев, убегали в ночлежные дома.
На вид это был неизменно самый
грязный дом в столице, с облупленной штукатуркой, облезлый, с никогда не мывшимися
окнами, закоптелыми изнутри.
Благодаря ей и верхнюю, чистую часть дома тоже называли «дыра». Под верхним трактиром огромный подземный подвал, куда ведет лестница больше чем в двадцать ступеней. Старинные своды невероятной толщины — и ни одного
окна. Освещается газом. По сторонам деревянные каютки — это «каморки», полутемные и
грязные. Посередине стол, над которым мерцает в табачном дыме газовый рожок.
На столе горела, оплывая и отражаясь в пустоте зеркала, сальная свеча,
грязные тени ползали по полу, в углу перед образом теплилась лампада, ледяное
окно серебрил лунный свет. Мать оглядывалась, точно искала чего-то на голых стенах, на потолке.
Да, так свежее и чище, перестали возиться темные,
грязные тени, на пол легли светло-голубые пятна, золотые искры загорелись на стеклах
окна.
Бертольди отворила дверь, которой Лиза до сих пор вовсе не замечала, и ввела свою гостью в маленькую, довольно
грязную комнатку с полукруглым
окном, задернутым до половины полинялою ситцевою занавескою.
Розанов молча отошел к другому
окну и стал смотреть на
грязную улицу.
Эти маленькие комнатки с выцветшими обоями и сборной мебелью показались ей сегодня особенно жалкими и мизерными: на полу оставались следы
грязных ног,
окна были покрыты пылью, везде царил страшный беспорядок.
В столовой, в бильярдной и на кухне светло горели лампы, и оттого
грязный, загроможденный двор офицерского собрания казался черным, точно залитым чернилами.
Окна были всюду раскрыты настежь. Слышался говор, смех, пение, резкие удары бильярдных шаров.
Из
окна направо была видна через ворота часть
грязной, черной улицы, с чьим-то забором по ту сторону. Вдоль этого забора, бережно ступая ногами в сухие места, медленно проходили люди. «У них целый день еще впереди, — думал Ромашов, завистливо следя за ними глазами, — оттого они и не торопятся. Целый свободный день!»
Он увидал свою маленькую комнатку с земляным неровным полом и кривыми
окнами, залепленными бумагой, свою старую кровать с прибитым над ней ковром, на котором изображена была амазонка, и висели два тульские пистолета,
грязную, с ситцевым одеялом постель юнкера, который жил с ним; увидал своего Никиту, который с взбудораженными, сальными волосами, почесываясь, встал с полу; увидал свою старую шинель, личные сапоги и узелок, из которого торчали конец мыльного сыра и горлышко портерной бутылки с водкой, приготовленные для него на бастьон, и с чувством, похожим на ужас, он вдруг вспомнил, что ему нынче на целую ночь итти с ротой в ложементы.
Дымная,
грязная комната была так полна офицерами и чемоданами, что Козельцов едва нашел место на
окне, где и присел; вглядываясь в лица и вслушиваясь в разговоры, он начал делать папироску.
Между тем в воротах показался ямщик с тройкой лошадей. Через шею коренной переброшена была дуга. Колокольчик, привязанный к седелке, глухо и несвободно ворочал языком, как пьяный, связанный и брошенный в караульню. Ямщик привязал лошадей под навесом сарая, снял шапку, достал оттуда
грязное полотенце и отер пот с лица. Анна Павловна, увидев его из
окна, побледнела. У ней подкосились ноги и опустились руки, хотя она ожидала этого. Оправившись, она позвала Аграфену.
И провинциал вздыхает, и по заборе, который напротив его
окон, и по пыльной и
грязной улице, и по тряскому мосту, и по вывеске на питейной конторе.
Александр, кажется, разделял мнение Евсея, хотя и молчал. Он подошел к
окну и увидел одни трубы, да крыши, да черные,
грязные, кирпичные бока домов… и сравнил с тем, что видел, назад тому две недели, из
окна своего деревенского дома. Ему стало грустно.
Курили, поглядывая в
окно на
грязный двор; он говорил...
Я снова в городе, в двухэтажном белом доме, похожем на гроб, общий для множества людей. Дом — новый, но какой-то худосочный, вспухший, точно нищий, который внезапно разбогател и тотчас объелся до ожирения. Он стоит боком на улицу, в каждом этаже его по восемь
окон, а там, где должно бы находиться лицо дома, — по четыре
окна; нижние смотрят в узенький проезд, на двор, верхние — через забор, на маленький домик прачки и в
грязный овраг.
Долго искали, куда спрятаться, везде было неудобно. Наконец решили, что лучше всего забраться в предбанник: там — темно, но можно сесть у
окна — оно выходит в
грязный угол между сараем и соседней бойней, люди редко заглядывают туда.
Наконец я перебрался через это болото, взобрался на маленький пригорок и теперь мог хорошо рассмотреть хату. Это даже была не хата, а именно сказочная избушка на курьих ножках. Она не касалась полом земли, а была построена на сваях, вероятно, ввиду половодья, затопляющего весною весь Ириновский лес. Но одна сторона ее от времени осела, и это придавало избушке хромой и печальный вид. В
окнах недоставало нескольких стекол; их заменили какие-то
грязные ветошки, выпиравшиеся горбом наружу.
Отпечатки
грязных ног явственно обозначались на полу сеней и каморы. Комки мокрой грязи висели еще на перекладинах лестницы, ведшей на чердак. Спинка сундука, кой-как прислоненная, обвалилась сама собою во время ночи. Подле лежали топор и замок.
Окно было отворено!.. Но кто ж были воры? Старушка и Дуня долго не решались произнести окончательного приговора. Отсутствие Гришки, прогулки в лодке, бражничество, возобновленная дружба с Захаром обличили приемыша. Надо было достать откуда-нибудь денег.
Ночь… Тошно! Сквозь тусклые стёкла
окнаМне в комнату луч свой бросает луна,
И он, улыбаясь приятельски мне,
Рисует какой-то узор голубой
На каменной, мокрой, холодной стене,
На клочьях оборванных,
грязных обой.
Сижу я, смотрю и молчу, всё молчу…
И спать я совсем, не хочу…
Шёл дождь и снег, было холодно, Евсею казалось, что экипаж всё время быстро катится с крутой горы в чёрный,
грязный овраг. Остановились у большого дома в три этажа. Среди трёх рядов слепых и тёмных
окон сверкало несколько стёкол, освещённых изнутри жёлтым огнём. С крыши, всхлипывая, лились ручьи воды.
Он остановил лошадь у открытых ворот большого дома, спрыгнул на землю и ушёл во двор. Дом был старый, весь покривился, под
окнами выпучило брёвна,
окна были маленькие, тусклые. На большом,
грязном дворе стояло много пролёток, четыре мужика, окружив белую лошадь, хлопали её ладонями и громко кричали. Один из них, круглый, лысый, с большой жёлтой бородой и розовым лицом, увидав дядю Петра, широко размахнул руками и закричал...
Распахнув
окно, я долго любовался расстилавшейся перед моими глазами картиной бойкой пристани, залитой тысячеголосой волной собравшегося сюда народа; любовался Чусовой, которая сильно надулась и подняла свой синевато-грязный рыхлый лед, покрытый желтыми наледями и черными полыньями, точно он проржавел; любовался густым ельником, который сейчас за рекой поднимался могучей зеленой щеткой и выстилал загораживавшие к реке дорогу горы.
Мурзавецкая. Полоумный! Что ты, опомнись! С грязными-то лапами в
окно!
В тот же день сводчик и ходатай по разного рода делам Григорий Мартынович Грохов сидел за письменным столом в своем
грязном и темноватом кабинете, перед
окнами которого вплоть до самого неба вытягивалась нештукатуренная,
грязная каменная стена; а внизу на улице кричали, стучали и перебранивались беспрестанно едущие и везущие всевозможные товары ломовые извозчики. Это было в одном из переулков между Варваркой и Ильинкой.
Собрался наконец с силами и, перестав улыбаться, решительно подошел к тем
окнам, что выходят из столовой: слава Богу! Стол, крытый скатертью, чайная посуда, хотя пока никого и нет, может быть, еще не пили, еще только собираются пить чай. С трудом разбирается глаз от волнения, но что-то странное смущает его, какие-то пустяки: то ли поваленный стакан, и что-то
грязное, неряшливое, необычное для ихнего стола, то ли незнакомый узор скатерти…
Истомин сел у
окна, вынул дорогую баядеру, закурил ее и равнодушно стал смотреть на плетущихся по взмешанному,
грязному снегу ванек я на перебегавших в суете пешеходов.
За
окном шуршит и плещет дождь, смывая поблекшие краски лета, слышен крик Алексея, рёв медвежонка, недавно прикованного на цепь в углу двора, бабы-трепальщицы дробно околачивают лён. Шумно входит Алексей; мокрый,
грязный, в шапке, сдвинутой на затылок, он всё-таки напоминает весенний день; посмеиваясь, он рассказывает, что Тихон Вялов отсёк себе палец топором.
Наконец серый осенний день, мутный и
грязный, так сердито и с такой кислой гримасою заглянул к нему сквозь тусклое
окно в комнату, что господин Голядкин никаким уже образом не мог более сомневаться, что он находится не в тридесятом царстве каком-нибудь, а в городе Петербурге, в столице, в Шестилавочной улице, в четвертом этаже одного весьма большого, капитального дома, в собственной квартире своей.
Напрасно я ждал рассвета — через
окна, узкие,
грязные, закрытые вечной паутиной, он пройти не мог.
В дымной,
грязной комнате, с
окнами в каменную стену соседнего дома, тесно и душно, шумно и кошмарно. Конь орет всех громче. Я спрашиваю его...
Из открытых
окон тесных и
грязных гостиниц слышалась заунывная и удалая венгерская музыка, звон посуды и шумные разговоры; лавки были набиты русскими покупателями. Не понимающие друг друга наши солдаты, румыны, немцы и жиды громко кричали; спор из-за курса бумажного рубля слышался на каждом шагу.